Выбор[Новое издание, дополненное и переработанное] - Виктор Суворов

— Хорошо тебе, чародей: пришел куда хочешь, охмурил всех, сиди и слушай, что люди болтают.

— Чепуха. Ты не должна никого гипнотизировать. Никого, кроме себя. Ты себя убеди, что ты лучшая, ты себя убеди, что тебя в любом деле ждет только успех, и только оглушительный успех, ты себя убеди, что жизнь твоя — триумф. Судьба всегда дает каждому ровно столько, сколько от нее требуешь. В любом деле для успеха нужно только одно: желание. Закрой глаза и скажи: «Хочу!»

7

Написал старик Андерсен сказку о принцессе на горошине. Мы после того так и считаем: принцесса — значит неженка. Так оно и было. Правду Андерсен сказал. Потому они, цари-короли, власть потеряли: разнежились. Где они теперь, монархи?

Потому у товарища Сталина в Институте Мировой революции подготовка руководящих кадров монархического состава поставлена на другую основу:

— Ну-кась, Анастасьюшка, подтянись по рабоче-крестьянски.

ГЛАВА 21

1

Давным-давно наш чародей Рудольф Мессер мальчиком был. В школе учился. Школа та — в столице Австро-Венгерской империи. В прекрасном городе Вене, возле центра. И не школа вовсе, а закрытый пансион: парк старинный за чугунными решетками, белочки по кедрам скачут, особняк красного кирпича, а углы белые, каменные, окна высокие, узкие, сверху круглые, двери резные, ручки на дверях — бронзовые лапы птичьи. Рядом — центр великого города, а тут — тишина и покой.

Командовала тем пансионом фрау Бертина, подобие Снежной королевы с прекрасными ледяными глазами. Цвет глаз ее никто не помнит. Потому не помнит, что не было никакого цвета. Были только огромные, как у кошки в темноте, зрачки. Раньше пансионом владел и управлял ее муж. Он как-то быстро и странно скончался. Полиция приезжала, но никого и ни в чем уличить не смогла. Вот после тою фрау и взяла бразды правления нежной узкой ладонью с длинными пальцами.

Фрау Бертину ставили в пример. Она вывела школу в число лучших в прекрасной столице. Попасть в ее школу-пансион можно было только за хорошие деньги. Фрау Бертина очаровательно улыбалась, и министры, приезжавшие проведать своих чад, целовали ей руку.

А когда родители уезжали…

Ее боялись все. Когда она кричала, у Руди Мессера темнело в глазах. И не только у него. Криком дело не кончалось, а начиналось. Она била. Всех. Старших мальчиков она еще наказывала и каким-то особым способом. Она забирала их по одному к себе на всю ночь. Потом они как-то грустно и загадочно улыбались. Но ни один не раскрывал тайну. Даже между собой побывавшие на экзекуции впечатлениями не делились.

Впрочем, так она наказывала не только старших.

Фрау Бертина вызвала Руди Мессера в свой кабинет. Поздним вечером. Когда все спали. Она пропустила Руди вперед и заперла дверь на ключ. Щелкнул замок одиноко, тоскливо.

— Подойди сюда.

Подошел.

— Ты плохой мальчик, Руди. Ты пишешь с ошибками. Подставь ладонь.

Подставил. Она зажмурилась блаженно. Губ ее коснулась загадочная улыбка Джоконды. Размахнулась фрау, ударила линейкой по ладони и выдохнула: ах-х-х.

Дикая боль ладонь обожгла. Руди, видимо, даже потерял на мгновение сознание. Закусил Руди губы. Он не знал, почему нельзя кричать, он просто так решил.

— Кричи, — шепнула она. — Кричи.

И тут же снова боль проколола всего до пяток.

И зеленая лампа под потолком померкла. Он не знал, надолго ли. Он ощутил сначала свою щеку на ковре, потом ухо и левый глаз. Заморгал. Ее тонкие пальцы пианистки нежно взяли его ладонь и развернули ее:

— Руди, сейчас будет действительно больно. Кричи.

Ему хотелось увидеть линейку, которая сейчас вновь взлетит к потолку. Он ищет взглядом линейку. Но вместо линейки увидел ее глаза.

Безумные глаза. И чуть испачканное чернилами переносье. Она учительница. Она хорошая учительница. Умная, строгая, требовательная. Она до темноты проверяла тетради.

Ее пальцы в чернилах. Она сидела, задумавшись, лицо ладонью подперев. Потому чернила на переносье. Или поправляла большие очки, от которых ее глаза еще больше. Еще прекраснее. Еще страшнее. Сейчас нет на ней очков, но чернила остались.

Раскрыл Руди глаза широко. Распахнул. Почему-то чернильное пятнышко между этих глаз его внимание привинтило. Он старается пятнышко рассмотреть.

Новый удар отвлек бы его. Потому он ей сказал:

— Не бей меня.

Фрау Бертина подчинилась и опустила линейку. И тогда он зачем-то стал рассматривать ее кабинет. Фрау Бертина сидит молча. Руди заглянул в соседнюю дверь — там ее квартира. Ничего интересного не увидел, кроме цепей, плеток и хлыстов. Квартира как квартира. Он снова смотрит на чернильное пятно на ее переносье:

— Мне пора.

Она не возражает, щелкает замком и распахивает перед ним дверь.

2

Руди не спал всю ночь. Ругал себя. Любопытство — могучая штука. Отчего же он так слаб? Надо было вынести боль. Может быть, надо было кричать? Просила же фрау Бертина кричать. Тогда бы он узнал, что бывает дальше.

Руди Мессер решил попасть к ней на ночное наказание еще раз. Интересно же: чем все это кончится? Но она его больше не вызывала. Ладно. Он начал писать с таким количеством ошибок, за которое его каждый день следовало бы драть кнутом. По часу. Или по два.

Но она не вызывала. Он начал писать поперек строчек. Она ставила ему отличные оценки. Он перестал писать вообще. А она продолжала отмечать его старание. Он знал: других она вызывает на всю ночь. Он начал бить стекла. Не помогло.

Он встретил ее в коридоре и сообщил, что вечером в школе устроит пожар. Тут ее взорвало.

Руди нарывается на ночной вызов с битьем, а вместо этого она орет. Это не понравилось ему.

Он посмотрел в ее глаза, вернее, между глаз, в надежде, что переносица над тонким носом с трепетными ноздрями перепачкана чернилами.

Но чернил не было. И тогда…

Руди Мессер представил, что прямо между черных глаз есть точечка. Пока она орала, Руди смотрел в пол. Но смолкла она на мгновение, чтобы перевести дыхание и воздуха глотнуть, поднял Руди глаза, широко их раскрыл, внимательно рассматривая несуществующую точку на переносице, и мягко попросил:

— Не ори.

Фрау Бертина больше никогда на него не кричала. И не вызывала его в свой кабинет на экзекуцию. Ему вовсе не хотелось, чтобы она била линейкой по ладони. Просто интересно: что потом, после битья? И снова красивая мысль пришла в его светлую голову. Дождался ночи, легкого скрипа соседней двери. Повела фрау Бертина длинного хныкающего Фридриха к себе. А Руди — за ними. Встретил глаза ее бешеные, точечку между глаз представил, внимательно ее рассмотрел и тихо сообщил:

— А меня тут нет.

И Фридриху тоже: нет меня.

3

Не каждую ночь фрау Бертина вызывает мальчиков к себе на экзекуцию. Определил Руди Мессер, вычислил: экзекуции — это только 23 процента ночей.

Любопытство, проклятое любопытство. Руди Мессер решил узнать, чем же она занимается в те, другие, свободные ночи. Простая мысль о том, что фрау Бертина может ночью спать, в его голову не пришла: он уже знал о ней достаточно много.

Руди выспался днем. Его никто давно не трогает. Знают: любимчик. Он единственный во всей школе, на кого не кричит фрау Бертина. Он может не ходить на уроки и делать все, что нравится. Болтают даже, если ему взбредет поджечь школу, то и тогда она на него орать не будет…

Потому Руди прямо днем спит, никто его не тревожит. Он приучил себя засыпать там, тогда и постольку, где, когда и поскольку это требуется. Он засыпает, не ворочаясь и не зевая. Лег — уснул. И просыпаться приучил себя в точно назначенный при засыпании момент.

Вечером оделся теплее, взял плащ. Почему-то наперед знал: предстоит куда-то идти.

После одиннадцати постучал в ее дверь. Она отворила. Руди посмотрел внимательно в несуществующее пятнышко между глаз и привычно сообщил, что его тут нет.

С этим она согласилась и на него больше внимания не обращала.

Она куда-то собиралась. Долго собиралась. Красила лицо невероятно белым цветом, губы — невероятно красным. Она опрокинула на себя чуть не целый флакон духов. Руди аж чихнул. Благо она была занята собой и не услышала. Фрау Бертина любуется своим отражением и не может налюбоваться. Надо правду сказать: было на что любоваться. Она оделась в странный наряд, который заставил биться сердце мальчика так, что, наверное, слышали за стеной. И тогда она разделась. И оделась в другой наряд. Она любила наряжать себя и рассматривать в зеркале в разных вариантах. Снова разделась. И оделась. В каждом новом наряде она была лучше, чем в прежнем.

Он сидит в уголке, ноги крестиком, руки под щеки, ждет, что будет дальше.

Наконец она встала, набросила на себя черный широкий длинный плащ, который скрыл ее всю, на лицо — капюшон. Так ее никто не узнает. Длинным бронзовым ключом открыла она в спальне потайную дверь, потушила лампу.